Я отобрал лишь некоторые публикации, посвященные этому событию.
Общий вывод можно сделать такой, но это по-моему.
От доклада Хрущева было больше вреда, чем пользы, особенно для будущего страны.
Военачальники и их дети действовали чаще в унисон, в основном поддерживая выводы Хрущева, что позволяло им обелить себя и свалить всю вину на репрессии и жертвы войны с Германией на Сталина.Глубокого анализа никто не делал. Рядовые коммунисты же были огорошены.
Как оторвали букву «С»
12.02.2016
«Был советский студент Мэлс. Теперь перед нами стиляга Мэл! Казалось бы, всего одна буква… Но давайте вспомним, что означает имя Мэлс. В нем зашифрованы святые для нас имена. Маркс. Энгельс. Ленин. Сталин. А теперь давайте подумаем. Что означает небрежно выброшенная буква «С»?» В феврале 1956-го в роли новообращенного паренька из фильма «Стиляги» оказалась вся страна.
После секретного доклада Никиты Хрущева на ХХ съезде литера «С» из формулы советского человека пропала. Но сила действия равна силе противодействия — если посмотреть на сегодняшнюю Россию, то, похоже, одна выброшенная буква пересилит все остальные. Маркс — просто нудный экономист. Энгельс — открытый русофоб. Ленин — подложил «атомную бомбу» под нашу страну. И только Сталин — вождь и победитель, предмет восторгов некоторых и сдержанного одобрения большинства. О нем можно высказываться негативно, но никак не презрительно.
Пройдя полный шестидесятилетний круг, история переставила метки: Сталин — великий государственный деятель, ХХ съезд и «развенчание культа личности» — сомнительное мероприятие, пошатнувшее положение государства, приведшее к разрастанию партийной олигархии и крушению Советского Союза.
Почему так произошло? Прежде всего стоит понять, что ХХ съезд не прекратил репрессий, не демонтировал культ, не привел к наказанию особо отличившихся держиморд с Лубянки. Все это происходило и без секретных докладов.
К началу 1950-х многим стало очевидно: система дает сбои. Фабрика непрерывных посадок, сотни тысяч политзаключенных, жизнь в осажденной крепости — и все это дано как награда народу-победителю, освободившему пол-Европы. Чудовищный уровень государственного насилия буквально вымораживал страну.
При этом система утратила всякий смысл после «ленинградского дела» — показательной расправы над лучшей частью российских коммунистов. Тем самым Сталин фактически свернул и эпоху «тоста за великий русский народ», и период потепления отношений с Церковью, запрограммировав крах своей модели. Ведь любой из сталинских преемников, схватившихся за власть на трибуне мавзолея, исходил из того, что в любом случае должно произойти снижение уровня государственного террора, освобождение несправедливо заключенных, прекращение гипертрофированного культа, расширение внимания к повседневным нуждам народа. В этом были согласны и представитель полицейской касты Берия, и первый среди чиновников Маленков, и лидер партийной бюрократии Хрущев.
Основные элементы десталинизации были засвечены задолго до съезда: освобождены и реабилитированы тысячи зэков, наказаны некоторые из тех, кто сажал, облегчено положение колхозных крестьян, развернуто массовое жилищное строительство (спланированное, впрочем, при Сталине), расширен выпуск товаров народного потребления. Да и в советской печати и кино стали говорить свободнее.
Но демонтаж репрессивной машины был начат еще Берией. Социально-экономические реформы инициировал Маленков — на него буквально молились колхозники. Чем мог выделиться среди конкурентов Никита Хрущев — глава партийного аппарата? Ну, конечно, — врезав врагам идеологически, предав предшественника анафеме. Так и состоялся ХХ съезд, на котором Хрущев поставил себе задачу политически уничтожить мертвого льва, представив его как очередного уклониста, наподобие Троцкого, Зиновьева и Бухарина (каковых, кстати, не реабилитировали). Главное, что «кукурузник» ставил в вину Сталину, — расправа над «ленинской гвардией» и «невыполнение завещания Ленина», требовавшего не допустить концентрации в руках генсека абсолютной власти.
В одну кучу было свалено все. Личные качества Сталина — нетерпимость и подозрительность, отстрел внутренних врагов, вымыслы о том, что Верховный «планировал операции по глобусу», депортация народов за сотрудничество с гитлеровцами — фактический пересмотр этого пункта Хрущевым был проведен вскоре так бездарно, что на Кавказе погибло множество русских людей.
Если осторожная и выборочная десталинизация ускорила развитие страны, то организованное Хрущевым землетрясение поколебало устои Союза и весь мир. Партийцы сходили с ума и кончали с собой, не выдержав страшной «правды» о любимом вожде. Именно на этой волне в Венгрии начался кровавый военный мятеж. Даже поляки простили «разоблачение Сталина» в обмен на широчайшую автономию. Мао и китайские коммунисты, проявив (или симулировав) конфуцианское сыновнее почитание, возненавидели московских ревизионистов, посмевших оскорбить могилу отца, и началось тридцатилетнее противостояние Москва — Пекин, серьезно осложнившее геополитическое положение СССР.
Но самым драматичным образом ХХ съезд повлиял на отношения Советского Союза с Западом. Миллионы «полезных идиотов» в капстранах — коммунистов и друзей СССР — были в одночасье скомпрометированы: оказывается, они поддерживали ужасный тоталитарный строй. Правые получили подтверждение своей правоты, а левые возненавидели Россию раз и навсегда. В Старом Свете зародился «еврокоммунизм», восторженно встретивший недавно «арабскую весну» и киевский майдан, активно ратующий ныне за гей-браки и неистовую толерантность.
При этом сталинский СССР представлял собой цивилизационную альтернативу Западу. Более того, на отрезке 1943–1949 годов предпринималась попытка выстроить ее на русских национальных ценностях. А хрущевский и далее брежневский СССР стал рассматривать себя как левое крыло западного мира. Советский Союз стал «Западом для бедных», жители которого стремились «догнать и перегнать», дабы у нас все просто стало «лучше, чем там».
Не менее драматичные последствия имел ХХ съезд в виде разгрома ближнего сталинского крыла и внутри страны. «Молотов, Маленков, Каганович и примкнувший к ним Шепилов» отправились на заслуженный отдых. Наступило тридцатилетие «украинской диктатуры» в КПСС: Хрущев, Брежнев, Подгорный, бесконечные Кириленко, Кириченко, Черненко, Щербицкий — Политбюро напоминало Сорочинскую ярмарку. Будучи представителями Малороссии — кто по крови, кто по духу, благодаря длительной работе на украинской земле, многие из них не могли и не хотели поддерживать принцип первенства русского народа в СССР.
К тому же Хрущев вынужден был постоянно подкармливать свою основную опору — региональных первых секретарей. Так начали закладываться основы местных каганатов, которые при Брежневе расцвели в рашидовщину, кунаевщину, алиевщину, в фактическое отпадение Украины, купавшейся в привилегиях и накормленной Крымом. А затем наступил конец.
Если Ленин заложил теоретическую модель распада СССР, то именно Хрущев посеял его организационные ростки. Но не менее важной была идейная бомба. Сталинизм, безусловно, оставался продолжением большевизма — этакой беспощадной утопии, губившей русских крестьян, духовенство, интеллигенцию и офицеров. Но в его основе лежала идея построения социализма в отдельной стране, вместо превращения нашего народа в передовой отряд мировой революции. Поэтому, вольно или невольно, сталинизм ассоциировался с патриотизмом. И процесс, запущенный Хрущевым, оказался в руках «советской интеллигенции» не орудием против коммунизма, а огромным подспорьем в деле разрушения патриотической идентичности России.
И когда сегодня либералы — эти наследники ХХ съезда — болтают о необходимости «остановить возвеличивание Сталина», они всего лишь имеют в виду, что хотели бы добить наше Отечество полностью.
У Сталина на даче
12.02.2016
Владимир МАМОНТОВ, публицист
Иосифу Виссарионовичу не спалось. Вдали шумело море, но видно его не было — как и дачи с моря. Сталин нажал кнопку, притулившуюся возле узкой кровати. Тут же открылась дверь, и вошел Власик. «В другую спальню перейдем, Иосиф Виссарионович?»
— Нет, сядь-ка рядом.
Власик сел на стул, держа спину прямо.
— Мне тут доложили, что Гайдар считает возможным допустить смерть 30 миллионов человек, если понадобится. Это какой Гайдар? «Тимур и его команда»?
— Внук, Иосиф Виссарионович. Да его уж самого в живых нет.
— Как причудливо тасуется колода! — сказал Сталин, помолчав. — Сколько я народу в ГУЛАГе загубил?
— Разные оценки, Иосиф Виссарионович. От полутора до восьми миллионов. Кто в вас верит — говорят полтора всего. Да и то врагов народа. А кто ругает — восемь. И всех безвинно.
Сталин сел в кровати, нашаривая ногами тапочки.
— А вот Греф — не из тех ли он Грефов, которых я выслал с Донбасса перед войной?
— Так точно, из этих.
— Как он назвал страну?
— Дауншифтером. Дамарцхебули. Мы, говорит, проиграли конкуренцию и оказались в стане стран, которые проигрывают.
— Чем этот Греф занимается?
— Экономикой, Иосиф Виссарионович.
Сталин похлопал себя по карману пижамы. Власик деликатно подал ему коробку папирос с тумбочки.
— А Кох? Он чем руководит? Он не министр обороны?
— Кох уже ничем. Он эмигрировал.
— Это хорошо, что не министр обороны. Мне доложили, он сказал: «Чтобы отобрать у нас атомное оружие, достаточно парашютно-десантной дивизии. Однажды высадить и забрать все эти ракеты к чертовой матери».
Власик кивнул: так точно.
— Мы столько сделали, чтобы стать страной высокой культуры, — сказал Сталин, раскуривая трубочку. — Мы миллионными тиражами издали всех русских классиков. А они так теперь выражаются: к чертовой матери?
— Это что, — поддакнул Власик. — Тут Чубайс прямо так и сказал: я, говорит, перечитал всего Достоевского и теперь к этому человеку не чувствую ничего, кроме физической ненависти. Когда, говорит, я вижу в его книгах мысли, что русский народ — народ особый, богоизбранный, мне хочется порвать его на куски.
— А чем Чубайс руководит?
— Он теперь вроде Берии. За передовые технологии отвечает, бомбу делает. Только маленькую.
— Маленькую? Это чтобы ее легче было одной дивизией забирать? С Кохом спелся? — усмехнулся Сталин.
Дымок невидимо поплыл к окну, заметно посветлевшему.
— А какой же народ этот Чубайс считает богоизбранным?
— Про это он помалкивает, товарищ Сталин. Но догадаться можно. Вот Невзлин — тот прямо пишет: «Я считаю еврейский народ естественным носителем либерально-гуманистической идеи, как на общенародном, так и на индивидуальном уровне».
— Либерально-гуманистической? А кто он, этот Невзлин? Не тот ли, что мэра Нефтеюганска Петухова на тот свет отправил?
— Он самый, Иосиф Виссарионович. Но это еще не окончательно доказано. Следователи с судьями действуют нерешительно, — добавил Власик, осмелев. — Тут, разрешите доложить, паренек один объявился, Навальный. Тот пожестче будет: в случае, говорит, победы сил добра и отмены сроков давности «мы их пересажаем за это самым честным состязательным процессом с присяжными».
— Что значит «пересажаем»? Под суд отдадим, да. А может, суд оправдает? Может, оступился человек? Не враг народа? — хитро прищурился Сталин.
— Так точно, всяко может быть, — подтвердил, выпрямив спину, Власик. Сталин выколотил трубку.
— Кстати, о врагах. Кадыров — он ведь чеченец?
— Верно, товарищ Сталин.
— Я всегда говорил, что национальное недоверие — ошибочное, буржуазное чувство. Как он там сформулировал?
«Этих людей не заботит судьба России и российского народа. Они играют в придуманную западными спецслужбами игру, пляшут под их дудку и бессовестно пытаются выдать себя людьми, переживающими за будущее нашей страны. Хотя очевидно, что они абсолютно не заинтересованы в процветающей и сильной России».
— Он правильно сформулировал, — сказал Сталин и подошел к окну. Солнце краем показалось из-за сосен. — Осталось поступить правильно. Решительно. Верно, товарищ Власик?
— Верно, товарищ Сталин. Только… Что мы-то с вами можем? Нас уж нет давно. Сейчас туристы придут, а тут кровать не прибрана. Пепел, завхоз ругаться будет. Может, в Абхазию? На озеро Рица? Там дача не хуже.
— Нет, товарищ Власик, тут еще поживем, — сказал Сталин, исчезая под утренним солнцем. — Хорошо тут. И Крым опять наш.
Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции